This site uses cookies.
Some of these cookies are essential to the operation of the site,
while others help to improve your experience by providing insights into how the site is being used.
For more information, please see the ProZ.com privacy policy.
This person has a SecurePRO™ card. Because this person is not a ProZ.com Plus subscriber, to view his or her SecurePRO™ card you must be a ProZ.com Business member or Plus subscriber.
Affiliations
This person is not affiliated with any business or Blue Board record at ProZ.com.
English to Russian: Hermeneutics of the Beginning: Vasilii Rozanov and the Rejection of Apocalypse General field: Social Sciences Detailed field: Philosophy
Source text - English Hermeneutics of the Beginning: Vasilii Rozanov and the Rejection of Apocalypse
I
In my previous research I have argued that Russian culture, especially of the pre-revolutionary period, is inherently eschatological, and I investigate principally the influence of formal Orthodox theology and its apocalypticism to explain this.
I argue that there are two principal reasons to explain the apocalyptic nature of Russian culture. As noted above, Russian culture has absorbed a strong eschatological colouring from the influence of Orthodoxy and its focus on the death and Resurrection of Christ (although there is some debate, and especially a point of theological disagreement between Orthodoxy and Roman Catholicism about the relative significance of the death of Christ or His Resurrection and consequently the importance of mourning or joy in worship). Secondly, it is commonly accepted – although the reasons for this remain in need of serious academic investigation – that Plato has traditionally wielded greater influence over Russian culture than Aristotle; as a result of this, the tendency in Russian thought to consider culture in terms of its totality and essentially finalized has been particularly strong. Russian speculative thought has managed to merge these two dimensions to produce a philosophical culture which itself is highly orientated towards the end, perhaps best encapsulated in the personality and writing of possibly Russia’s most influential thinker, Vladimir Solovʹev.
However, there is another aspect to this which I wish to expand on these themes and discuss some of the more important themes in Russian culture generally, including its eschatology. I hope also to discuss what we might call the traditions of western philosophy, and their reception into Russian culture. Then I shall discuss some of the eschatological aspects of Russian culture in light of Vasilii Rozanov’s handling of these themes. Here I attempt to examine perhaps a different type of discourse which has seeped into Russian thought and the call for a different type of cultural epistemology which emerged during Rozanov’s time. In this article, I rely principally on aspects of Orthodox teaching, contemporary western theology, and also structural thought to suggest how these ideas have generally been put into practice.
Here it is appropriate however to start with a quick outline of who Rozanov was and what underlines his significance for the issue of eschatology, particularly during the pre-revolutionary period. Rozanov lived from 1856 to 1919, and his life therefore spanned a period in Russia which, as we know, saw rapid technological and social change. It also saw a feverish search for a new way to combat Kantian epistemology and, even in Russia, to promote theological and ecclesiastical reform. Rozanov himself was born to a provincial, devout Orthodox family, and moved to St Petersburg at the end of 19th century; at that time the capital was witnessing an intense version of the fin-de-siècle concerns which were sweeping across Europe at that time. The established academic line, both in the west and in Russia , is that Vladimir Solov´ev and Nietzsche were the two largest influences on cultural eschatology at this time. When we think about Petersburg especially, there are bizarre stories about how these ideas were put into practice (here I am especially concerned about praxis), such as Ivanov’s Tower and Merezhkovskii’s bizarre ménage-à-trois with Zinaida Gippius and Dmitrii Filosofov. I contest that such behaviour has a distinct eschatological nature (and here, obviously, I draw a distinct parallel with eschatology and the Christian Apocalypse) as it was designed to herald the coming of the Kingdom of God, however that was perceived. I do not have time here to engage in a debate of the primacy of religiosity or history in the formation of an eschatological culture, though it is worth mentioning that theological studies across Europe at the end of the 19th century rediscovered the eschatology of early Christianity.
Rozanov came to Petersburg, and brought with him the provincial, kondovyi religiosity which was common to rural Orthodox worshippers, the attraction to the Russian land in a religious sense, a love for nature and an intense xylophilia (Rozanov’s father was a woodsman), and vision of divinity being located within the Russian soil. Rozanov indeed walked a very close line in his engagement with perhaps one of the most difficult questions in Russian culture, the question of divine ousia and how this relates to the substance of physical nature. What is interesting and novel in Rozanov is the way he unashamedly promotes a pantheism which can only be upheld by the praxis of familial relations, repeated sex and procreation. I call this a familial economy, the manifestation of the divine on Earth made visible through human sexual activity. Hence Rozanov also brought to Petersburg a seemingly simple, traditional Russian piety and conservatism (a fixation with the family) which formed a sharp counterpoint to the experimental occultism of his new coevals.
In many ways, Rozanov embedded this clash of cultures between Russian Orthodoxy and the growing interest, shared across Europe, of innovative speculative philosophy and non-Christian religions. Here I concede that to try to describe culture itself as eschatological appears problematic. Although I am not going to attempt a definition of culture, I think it is possible to describe culture as referring to the processes and circumstances which encapsulate human life on Earth. Culture is composed of a complex network of relations between phenomena which are structured in a specific manner; this, as I intend to demonstrate, makes Rozanov a particularly cultural thinker.
As Timothy Gorringe Thomas More and Francis Bacon have pointed out, culture has long been associated with work (and in my talk and research more broadly I like to emphasize the importance of work, or praxis as an eschatological or anti-eschatological category), with the notions of cultivating the soil. (The tie in English with agriculture is obvious, though in Russian the etymological connections are more skewed. At the same time, the strong association of culture with agriculture in Russia did have important consequences regarding the rapid industrialization and de-ruralization of the country in the late 19th century. And this is where certain thinkers, especially Sergei Sharapov, Pavel Florenskii, and Rozanov moved to a closer examination of the word kul´t as a basis for kul´tura.)
Culture in its broad understanding concerns the complex interaction with the world, the built environment, religious ceremonies, symbols and rites, the manifestation of our handling of the world. Clifford Geertz calls culture the web of significance which we spin for ourselves, a point which is valid in Rozanov’s description of God’s economy as a spider.
However at the same time, it cannot be denied that culture has a distinctly spiritual quality. Culture involves the spiritual and ethical evaluation of the world, therefore is of paramount theological concern. So here there appears to be an opening where culture could be used to describe the relationship between the divine and the earthly, although the use specifically of culture to explain the economy of God became an area of some debate at the beginning of the 20th century. What becomes important I suppose at the end of the 19th century is how people reconfigure their cultural consciousness in the light of a burgeoning post-Kantian, post-theistic epistemology which by the revolutionary period in Russia was suffering from an acute crisis. This necessitated an expedited revision of what culture meant, and more importantly what its role was in making religion relevant to everyday life, or byt.
Translation - Russian Герменевтика Начала: Василий Розанов и отрицание Апокалипсиса
I
В своей предыдущей работе я утверждал, что российская культура, особенно в дореволюционный период, является изначально глубоко эсхатологичной. Для объяснения этого тезиса я главным образом сосредоточился на изучении влияния формальной идеологии православия, а также его апокалиптического мировоззрения.
По моему мнению, существуют два основных фактора, объясняющих апокалиптическую природу российской культуры. Как отмечалось выше, она приобрела сильный эсхатологический оттенок под воздействием православия, а также его повышенного внимания к смерти и Воскресению Христа (вместе с тем, предметом споров и особенно теологических разногласий между православием и Римским католицизмом является значимость смерти Христа по сравнению с Его Воскресением и, следовательно, значимость скорби относительно радости в вероисповедании).
Во-вторых, общепринятым считается тот факт, что российская культура, как правило, подвержена большему влиянию со стороны Платона, чем Аристотеля (хотя причины этого все еще требуют серьезного научного изучения). Как следствие, особенно сильной в российской мысли является тенденция рассматривать культуру с точки зрения ее целостности и практической завершенности. Российская спекулятивная мысль сумела объединить эти два измерения, породив философскую культуру, в высшей мере нацеленную на финальность. Пожалуй, наилучшее выражение она нашла в личности и деятельности Владимира Соловьева, которого по праву можно считать наивлиятельнейшим мыслителем России.
В месте с тем, хотелось бы остановиться на другом аспекте данной проблемы, обратив внимание на наиважнейшие тенденции российской культуры вообще, включая ее эсхатологию. Я также надеюсь обсудить то, что можно условно назвать традициями западной философии, и их ассимиляцию российской культурой. Затем мы перейдем к рассмотрению некоторых эсхатологических аспектов российской культуры сквозь призму их восприятия Василием Розановым. В данном случае я пытаюсь исследовать то, что можно рассматривать как иной тип дискурса, проникшего в российскую мысль, а также необходимость иного подхода к культурной эпистемологии, о которой заявляли в эпоху Розанова. В данной статье я главным образом полагаюсь на аспекты православного вероучения, современной западной теологии и структурной мысли с целью объяснения того, как эти идеи обычно воплощались на практике.
Вместе с тем, уместно начать с краткого описания того, кем был Розанов, и того, что обуславливает его значимость для вопроса эсхатологии, особенно в дореволюционный период. Розанов жил с 1856 по 1919 годы, а следовательно, он застал время бурного технического прогресса и стремительных общественных преобразований в России. Это также было время лихорадочных поисков новых способов борьбы с кантианской эпистемологией и - даже в Росии - проведения теологических и церковныхреформ. Сам Розанов родился в провинциальной, глубоко верующей православной семье. В конце XIX века она переехала в столицу, Санкт-Петербург, которая остро переживала декадентско-модернистские искания, прокатившиеся по Европе на стыке столетий. Общепринятым мнением в научных кругах как на Западе так и в России является то, что Владимир Соловьев и Ницше оказали наибольшее влияние на культурную эсхатологию того времени. Что касается конкретно Петербурга, то сохранились повествования о своеобразных способах реализации этих идей на практике (в данном случае практика представляет для меня особый интерес), таких как Башня Иванова и необычный тройственный союз Мережковского с Зинаидой Гиппиус и Дмиртием Философовым. Я утверждаю, что такое поведение имеет ярко выраженную эсхатологическую природу (разумеется, здесь я провожу строгую параллель с эсхатологией и христианским Апокалипсисом), поскольку оно задумывалось как предвестник Царствия Господнего, каким бы оно не представлялось. Я не располагаю достаточным временем, чтобы здесь вовлекаться в спор о том, что первично в в формировании эсхатологической культуры - религия или история, однако имеет смысл упомянуть о том, что европейские эсхатологические исследования конца XIX века заново открыли эсхатологию раннего христианства.
Переехав в Петербург, Розанов привез с собой багаж провинциальной, кондовой религиозности, характерной для православных верующих из сельской местности, религиозную привязанность к русской земле, любовь к природе и особенно лесам (его отец был лесничим-чиновником), а также видение божественного начала в земле русской. Розанов вплотную подошел к одному из наисложнейших вопросов российской культуры, а именно к вопросу божественной сущности и ее взаимоотношению с субстанцией материальной природы. Оригинальность и новаторство Розанова состоит в безоговорочной пропаганде такого пантеизма, который можно практиковать только через семейные узы, регулярный секс и размножение. Я называю это семейной экономией, выражением божественного начала на земле посредством сексуальной активности людей. Таким образом, Розанов также привез с собой в Петербург на первый взгляд простую, исконную русскую набожность и консерватизм (упор на семейные ценности), которые резко контрастировали с экспериментальным оккультизмом современников.
Розанов во многих отношениях олицетворял это столкновение культур между русским православием и растущим интересом в Европе к инновационной спекулятивной философии и нехристианским религиям. Здесь я должен признать, что попытки описать саму культуру как эсхатологическое явление представляются проблематичными. Хотя я и не буду пытаться дать определение культуре, я считаю, что возможно описать культуру как совокупность процессов и обстоятельств, охватывающих человеческую жизнь на земле. Культура состоит из сложной системы отношений между структурированными особым образом явлениями, что - как я намереваюсь продемонстрировать - делает Розанова специфически культурным мыслителем.
Как указывали Тимоти Горриндж, Томас Мур и Фрэнсис Бэкон, культура издавна связана с трудом (в своем докладе и в своих исследованиях вообще я предпочитаю делать акцент на труде или практике как на эсхатологической или анти-эсхатологической категории), с понятием обработки земли. (В английском языке связь с сельским хозяйством очевидна, однако в русском языке эта этимологическая связь более размыта. В то же время, сильная ассоциация культуры с сельским хозяйством в России имела важные последствия для стремительной индустриализации и урбанизации страны в конце XIX столетия. Именно здесь некоторые мыслители, особенно Сергей Шарапов, Павел Флоренский и Розанов перешли к более тщательному изучению слова культ как основы культуры.)
Культура в широком смысле имеет связана со сложным взаимодействием с окружающим миром, архитектурой, религиозными церемониями, символами и ритуалами, с выражением нашего мировосприятия. Клиффорд Гирц называет культуру паутиной значений, которую мы для себя плетем, что сродни розановскому описанию Божьей экономии как паука.
Однако в то же время нельзя отрицать, что культура обладает ярко выраженными духовными качествами. Она включает в себя духовную и этическую оценку мира, и, следовательно, обладает наивысшей теологичекой значимостью. Таким образом, представляется возможным использовать культуру для описания отношений между божественным и земным, хотя использование именно культуры для объяснения Божьей экономии стало предметом споров в начале XX века. К концу XIX века становится важным то, как люди перестраивали свое культурное сознание в свете активно развивающейся пост-кантианской, пост-теистической эпистемологии, которая к началу революционного периода в России вступила в этап серьезного кризиса. Данный факт обусловил ускоренный пересмотр смысла культуры и - что важнее - ее роли в значимости религии для повседневной жизни и быта.
More
Less
Translation education
Bachelor's degree - Zaporizhya State University (Ukraine)
Experience
Years of experience: 29. Registered at ProZ.com: Sep 2009.
Expertise