Ce que je vais raconter de ma première nuit de New York fera sourire les Américains;
aussi bien est-ce dans ce but que je l'écris. Dans un livre du merveilleux Rudyard Kipling,
je me rappelle avoir lu les épouvantes du sauvage Mowgli la première fois qu'il coucha
dans une cabane close: l'impression de sentir un toit au-dessus de sa tête lui devint bientôt
si intolérable, qu'il fut obligé d'aller s'étendre dehors à la belle étoile. Eh bien! J'ai presque
subi cette nuit une petite angoisse analogue, et c'étaient les gratte-ciel, c'étaient les grandes
lettres réclames au-dessus de moi, c'étaient les grands tonneaux rouges montés sur leurs
échasses de fonte; trop de choses en l'air, vraiment, pas assez de calme là-haut. Et puis, ces
six millions d'êtres humains tassés alentour, ce foisonnement de monde, cette superposition à
outrance oppressaient mon sommeil. Oh! Les gratte-ciel, déformés et allongés en rêve! Un en
particulier (celui du trust des caoutchoucs, si je ne m'abuse), un qui surgit là très proche, un
tout en marbre qui doit être d'un poids à faire frémir! Il m'écrasait comme une surcharge, et
parfois quelque hallucination me le montrait incliné et croulant...
C'est dimanche aujourd'hui; le matin se lève dans une brume lourde et moite; il fera une
des chaudes journées de cette saison automnale qu'on appelle ici «l'été indien». Sur New
York pèse la torpeur des dimanches anglais et, dans les avenues, les voitures électriques
ont consenti une trêve d'agitation. Rien à faire, les théâtres chôment et demain seulement je
pourrai commencer à suivre les répétitions du drame qui m'a amené en Amérique. Mais dans
le voisinage, tout près, il y a Central Park, que j'aperçois par ma fenêtre, avec ses arbres déjà
effeuillés; j'irai donc là, chercher un peu d'air et de paix. | То, что я расскажу сейчас о моей первой ночи в Нью-Йорке, вызовет у американцев улыбку; ну что ж, для того я это и пишу. Помню, в одной из книг замечательного Редьярда Киплинга я прочитал о страхе, охватившим дикаря Маугли, когда тот впервые ночевал в закрытой хижине: ощущение крыши над головой вскоре стало ему настолько невыносимо, что он вынужден был улечься под открытым небом. Так вот, в ту ночь я испытал почти такой же страх: все дело было в небоскребах, в огромной светящейся рекламе над моей головой, в больших красных резервуарах, возвышающихся на чугунных стойках -- слишком много всего громоздилось там в вышине, нарушая привычный покой. Да еще шесть миллионов человеческих существ вокруг меня -- это скопище толпы, этот неимоверный переизбыток людей действовали на мой сон угнетающе. Как же менялись и вытягивались небоскребы в моих сновидениях! Особенно один из них (принадлежащий каучуковому тресту, если не ошибаюсь), который вздымается совсем рядом, полностью из мрамора, и вес которого, должно быть, ужасающе велик! Он давил на меня непомерным грузом, и иногда в кошмарном сне мне виделось, как он наклоняется и рушится… Сегодня воскресенье; утро брезжит в густом и влажном тумане; скоро наступит один из теплых дней той осенней поры, что зовется здесь «бабьим летом». Над Нью-Йорком нависло вялое оцепенение английского воскресенья, а на широких улицах электромобили, словно сговорившись, устроили передышку. Заняться нечем, театры закрыты, и только завтра я смогу начать посещать репетиции драмы, из-за которой и приехал в Америку. Но поблизости, лишь рукой подать, раскинулся Центральный парк, из окна мне видны его деревья, уже сбросившие листву; стало быть, туда я и отправлюсь, чтобы насладиться свежим воздухом и покоем.
|